ирина кобзева написалa 20 октября 2013, 15:34
6 оценок, 83 просмотра Обсудить (0)

Однажды Бог дал указание своим службам прекратить морочить головы людям всякого рода вещими снами, приметами и знамениями и перейти на оперативную мобильную связь. И вот с небес ушла на грешную землю первая смска.

Смерть (19:20): Я приду завтра в 10 часов. Приготовься, несчастный!

Поскольку дело уже было передано в приемный покой Небесной Канцелярии, ответ поступил непосредственно Апостолу Петру:

Леха (19:21): Блин, Олька, ты че, ваще? Смени ник!

Апостол, оторопел от неожиданности, и настучал на клаве:

Петр (19:23): Окстись, отрок! Тебя завтра собьет машина! Молись о спасении своей ничтожной души!

Ответ был мгновенным.

Леха (19:24): Щас! Разбежался!
Петр (19:25): Не брыкайся! Я уже приготовил тебе интересное место. Прощайся со своей зазнобой Ольгой!

Леха (19:26): Петяй, ты че колбасишся? Ты из-за Ольки? Да забери чумичку, если тебе так нада!

Апостол Петр в бешенстве направил еще две смски, типа, «как ты отзываешься о женщине, бревно!», «как ты смеешь взамен себя предлагать невинную девицу!» В ответ посыпались смски, содержание которых остается неизвестным!

- Господи Боже, - вскричал в отчаянии Апостол Петр! – Что за наказанье ты придумал!

Бог тут как тут.
- Чего вопиешь, как иерихонская труба? Сколько говорили тебе, не шуми на небесах! Тут тебе не государственная дума!
- Как же не вопить мне, - ответил устыженный Петр. – Они теперь и умирать не рады! Ворота ада уже ржавеют!
- Не заржавеют, - сказал Бог и взял в руки распечатку.

Внимательно изучив переписку, Бог решил самолично обратиться к хозяину злосчастного мобильника.

Бог (19:45): Милый мой человек! Я люблю тебя своей божьей любовью! Что поделаешь, судьбой нам предопределено встретиться и слиться в любви и радости. Не противься, я лично обещаю тебе место в раю. Тебе понравится, клянусь моими небесами!

Хозяева небес прильнули к монитору.
Но ответа не было.
Лишь через несколько часов, когда напряжение достигло критического момента и небо готово было разразиться громом и молнией, на мониторе заплясали редкие в этих местах слова:

Леха (22:45): Олька! Блин! Люблю! Но кольца, слышь, купишь сама! Встречаемся завтра на первой ступеньке загса! И смени, пожалста, ник! ..

…Поздно ночью Бог разжег плиту в своей каморке и достал из сундука книгу судеб. Открыв страничку с заголовком "Леха", он долго что-то стирал там ластиком, кропотливо вписывал, вздыхая и кряхтя, потом все зачеркнул и написал размашисто на весь лист: «Бог с ним! Пусть живет себе Леха и здравствует!» Подумав, добавил: «Но только в слиянии с Ольгой!»
И лег спать с чувством исполненного долга.

А как бы события развернулись без вмешательства неба?

Сидим мы с Петровичем как-то на нашем дачном пруду, карасиков ловим.
Пивко пьем, беседуем ни о чем, тишина, красота. Тут сынок его, Сашка,
кричит издали: «Петрович! Мамка просила ей позвонить! » У Сашки уж свои
дети. Пацану лет пять. Петрович иногда берет внука на рыбалку.
«Ладно! » - лениво так отвечает Петрович. Но звонить никуда не
торопится.
«А чего, - спрашиваю я. Сашка тебе не родной, что ли? »
«Чего это? » - удивляется Петрович
«Ну вот он тебя Петровичем зовет. Мамку - мамкой. А тебя - Петровичем»
«А-а-а! Ну, это старая история! » - говорит Петрович. И, подумав,
рассказывает.

Лет двадцать назад, когда Сашке было как раз лет пять, то есть как
сейчас внуку, работал Петрович в конторе крупного завода. То ли главным
инженером, то ли главным технологом. Квартиру еще не получили, и жили в
малосемейке возле завода. Санька к отцу на работу частенько прибегал,
сидел в кабинете, играл во всякие разные интересные игрушки, которые
взрослые почему-то называли образцами продукции. Естественно, что в
конторе Саньку все знали. И на проходной.
Как-то раз, придя в кабинет к отцу, он его там не застал. Отец был на
территории. Санька на территории ни разу не был, и решил этот пробел
восполнить. Видимо ему казалось, что стоит выйти за проходную, как отец
там и обнаружится. На вахте его конечно не пропустили, и он спокойно
прошел в расположенную рядом дырку в заборе, которой пользовалась
половина завода.
О том, что территория завода настолько огромна, Сашка не подозревал. Он
спокойно дошлепал до первого цеха, и шагнул внутрь. Цех испугал его
размерами, шумом, огромными машинами, которые работали сами по себе, и
безлюдием. Сашка чуток прошел между машинами, и напрочь потерял
ориентацию в пространстве. Потом он несколько раз тихонько позвал папу,
потом в голос заревел.
На рев сбежалось несколько работников цеха. Они мальца попытались
успокоить, но он только громче выл, упирался и кричал: «Па-па! » Чей
ребенок - никто не знал. На вопрос «Ты чей? » уверенно отвечал сквозь
слезы «Папин! ». Оставлять мальца в цеху было нельзя. Идти куда-то с
незнакомыми мужиками в грязных спецовках Санька напрочь не хотел, и при
попытке взять его за руку плач превращался в форменную истерику. Но тут
на общее спасение в цех случайно зашла Муза Николаевна.
Муза Николаевна, женщина преклонных лет, всю жизнь проработала на
заводе, а последние лет десять была секретарем директора. Твердой рукой
рулила хозяйством, знала всех и вся, и тот же Петрович, пришедший
когда-то на завод пацаном на должность ученика слесаря, хоть и вырос в
большие начальники, Музу Николаевну побаивался. Как, собственно и все
остальные три тысячи работников завода, включая директора.
Санька был наверное единственным, кто Музу Николаевну не боялся. А даже
наоборот. Поэтому работники сразу разбежались по своим местам. От греха.
И Музе Николаевне предстала та же сюрреалистичная картина - плачущий и
зовущий папу одинокий ребенок посреди огромного цеха. Даже она от этой
картины слегка растерялась. И запричитала: «Ой! Етишкина жисть! Папу он
зовет. Ну хто ж тут знает - кто твой папа? Ну хто ж так зовет? Ну хто ж
тебя услышит? Вот смотри, как надоть! »
Муза Николаевна выпрямилась во весь рост, набрала полные легкие, и над
территорией цеха, перекрывая шум машин, поплыл рев: «Петро-о-ович! В рот
тебе кочерыжку! Та где-е-е, разъетить твою налево? »
Сашка перестал плакать и открыл рот. И - о, чудо! Откуда-то из глубины
цеха раздался голос отца: «Ну что стряслось, Николавна? »
Муза Николаевна еще раз набрала воздуха, и протрубила: «Бежи быстрей
сюда, гадский папа! »

Спустя несколько дней, когда инцидент был благополучно забыт, у
Петровича в доме собралась большая шумная компания друзей и сослуживцев.
Отмечали какой-то праздник. В разгар веселья Петрович вышел на кухню за
разносолами, и там застрял. На призывы жены и гостей «Петрович! Водка
греется! » не реагировал. И тогда Санек, уплетавший тут же праздничный
обед, оторвался от процесса и авторитетно заявил: «Папку так не зовут»,
добавив почему-то «Етишкина жисть! » «О! » - отреагировали гости. «А как
же зовут? »
Польщенный вниманием, Сашка встал, сглотнул, набрал побольше воздуха, и
заорал так, что у гостей заложило уши: «Петло-о-ович! В лот тебе
кочелыжку! Бежи быстрей сюда, гадский папа! »
Гости смеялись до слез и аплодировали. Растерянный Петрович стоял в
дверях.
С тех пор Санька отца иначе как Петровичем не называл. Хорошо, что
удалось отучить от всего остального.

«Вот такие пироги» - завершил рассказ Петрович, вытащив очередного
«пятачка». Потом добавил: «Он даже когда письма из армии писал, начинал
так. «Здравствуй, мама! Петровичу - привет! »
Мы открыли еще по пиву, и каждый задумался о своем, глядя на поплавки.
И разом вздрогнули от внезапно раздавшегося сзади звонкого детского
крика:
«Петло-о-ович! В лот тебе кочелыжку! Ты почему бабушке не позвонил? Она
лугается! »

ПЕРВЫЙ СТЫД

        blog_vinokur
        September 29th, 2013

    Ну, теперь надо напрячь память.
    Мне было четыре года. Может, чуть больше.

    И мне, в принципе, нравилось в детском садике.

    И нравилась мне там одна девочка.
    Таня, по-моему ее звали, Таня.
    Такая, с огромными бантами. Я был в нее влюблен.

    Однажды даже дал ей пол конфеты «Мишка на севере». А она мне потом два кубика от шоколадки «Аленка».

    Все бы хорошо, если бы не тихий час.
    Тихий час разбивал мне жизнь.

    В этот тихий час мне снился все время один и тот же сон, - что я плыву по озеру… что я даже вижу дно, и рыбок там разноцветных… плыву-плыву себе…

    И просыпаюсь в мокрой постели…

    Мокрый, испуганный, не знающий, как это скрыть.

    И скрыть-то это нельзя. Как?! Бывало, прикроешь одеялом, думаешь, вдруг не заметят… но, куда там?! Замечали сразу же!.. и тогда ворчливая нянечка начинала менять постель…

    Повторялось это по два-три раза в неделю.
    Когда это происходило дома, родители говорили, - пройдет… дело возраста.
    Правда, несколько раз водили меня к врачу, он долго заглядывал мне в рот, прописал даже какие-то капельки… потом меня смотрел веселый друг отца, кажется он был детским психиатром, или психотерапевтом, шутил, играл со мной в «чапаева», сказал, - теперь должно пройти…

    Но не прошло.
    И вот сегодня, случилось в очередной раз.

    Нянечка меняла постель, а я стоял в стороне, и мечтал провалиться сквозь землю…
    Потому что ловил на себе взгляды всех.
    Ну, абсолютно всех!

    Это ужасное ощущение, когда все на тебя смотрят…
    …Но особенно ужасно, когда смотрит на тебя она, - Таня…

    Простыни вывешивались тут же, за окном…
    И моя, с пятном, прямо напротив… в центре… чтобы все видели!

    - Ну кто знает, что это моя?!... – пытался себя успокоить. Было еще несколько таких же, как я...

    И вдруг, - Он писается! – указывает на меня, Валя.
    И сердце летит вниз.
    - Я не писаюсь! - кричу
    - Писаешься! Писаешься! Вон какое пятно!.. Что, скажешь, не твое?!..

    И я смолкаю… что я могу сказать?!

    А тем временем, все смеются. И даже те, чьи простыни висят рядом с моей…

    Ну как объяснишь им, что я не специально, что это все происходит во сне, что меня показывали врачам, и они обещали мне, что это пройдет…

    Я сгораю от стыда…
    Ловлю на себе взгляд Тани.

    И хочу умереть.

    Но я не знаю как?!

    И тогда я убегаю в парк. Забираюсь в самую его трущобу, падаю в густую траву у забора, и замираю, глядя на верхушки высоких тополей.

    Проходит час, а может и два… я лежу.

    А меня тем временем ищут родители…

    Находят, каким-то непонятным образом. Вдруг надо мной появляется рассерженное мамино лицо, и она говорит, - Ну вот он, твой! Я не буду с ним разговаривать, говори с ним сам!.. Маму сменяет папино лицо.
    - Сынок, - говорит папа, - Ну что же ты?!.. Мы ведь очень волнуемся.

    В результате, как всегда, папа остается со мной один на один.
    Все знают, что только ему я признаюсь во всем.
    И я признаюсь.

    - Папа? – говорю я, - мне никто не может помочь. Я сегодня уписался снова.
    - Сынок, ты еще маленький, - говорит папа, - вот увидишь, все наладится…
    - И все это видели, папа?! Они все смеялись надо мной!.. Они показывали на меня пальцем…
    - Кто?! Скажи мне, кто, я поговорю с ними.
    - Все дети.
    - Я поговорю с воспитателями…с их родителями…
    - Папа!
    - Сынок… дорогой мой, поверь мне, это обычное для детей дело… и это пройдет…

    Он снова начинает меня успокаивать, и даже сегодня, вспоминая этот наш разговор, я просто чувствую его боль за меня, моего любимого папы… он заглядывает мне в глаза, говорит мне что-то ободряющее, говорит, что у него самого такое было… обещает сводить в кино, купить конструктор…

    Но мне не до этого сейчас.

    - Я не пойду больше в садик, - говорю я ему.
    - Сынок, - папа растерянно разводит руками, - Я тебя понимаю, конечно, но и ты нас пойми, мы с мамой работаем, ( работали они действительно очень много), Галя, твоя сестра, весь день в школе, ну с кем ты дома останешься?!
    - Сам, - говорю, - я уже взрослый…
    - Нет, - говорит папа, - я тебя очень прошу, продержись немножко, ну, продержись! мы обязательно что-то придумаем…

    И тогда я вдруг придумываю сам. Я решаю не спать в садике вообще. Это решение кажется мне выходом из положения. Ну что стоит продержаться час –два… сделать вид, что спишь, а самому думать о чем – нибудь, ну, например, о том, как мы ездили к дедушке и бабушке в Курск…

    И на следующий день я действительно держусь.

    - Все закрывают глаза и спят, - проходит мимо воспитательница, поправляя одеяла…

    Я прищуриваюсь…
    И не сплю…

    Я держусь, как могу… я вспоминаю Курск, какие печоности мне наготовила бабушка, я даже ощущаю их вкус, вспоминаю, как мы с дедушкой прикрепляли к окну флюгер, и как он крутился шурша, а за ним летели облака…

    И вдруг, почему-то оказалось, что дом стоит на берегу озера… и я могу прямо из окна прыгнуть в воду… и я прыгаю…и плыву… плыву… и дедушка кричит мне, - молодец! Ты умеешь плавать!.. я счастлив, вода прозрачная… я вижу разноцветных рыб…

    И просыпаюсь мокрым…
    Я заснул.
    Как же так?!
    Ну как же та-а-ак!!!
    Ну что стоило мне продержаться один час!..

    Я ненавижу себя!

    И снова, уже в который раз, повторяется та же мука.
    Снова я ловлю на себе взгляды детей… снова ищу ее взгляд, - Тани…

    На этот раз, я не дожидаюсь пока поменяют мою постель, пока дети поймут, что снова можно посмеяться надо мной….

    Я прячусь в чулане…

    Сижу, сжавшись, на ступеньках, знаю, что рано или поздно найдут и выведут на чистую воду…

    но хочу максимально оттянуть эту пытку…

    И вдруг слышу шаги…
    Уверен, это идут за мной.
    Открывается дверь.
    На фоне светлого коридора, я вижу огромные банты, и знаю, что такие есть только у одного человека, - у Тани!

    Сердце снова падает куда-то в ноги.
    Мне хочется крикнуть ей, - Таня, я держался, как мог!..

    Она подходит, садится рядом со мной…
    И первая кладет свою руку на мою…
    Совсем, как взрослая, заглядывает мне в глаза, и говорит,
    - Знаешь, а тебя все равно люблю…

    И я смотрю на нее, смотрю… и чувствую, как пережимает мне горло, впервые в жизни, не от боли, не от стыда, от счастья… от любви…

    Так сидим мы
    И молчим.

    Два влюбленных существа.
    И столько высоты в этом молчании!

    Откуда?! – думаю я сегодня, 56-летний, седой, и вроде бы уже что-то повидавший, откуда, думаю я, откуда проявилось в этой маленькой девочке решение, - найти меня… и сказать мне самые необходимые в этот момент слова… которые не смогли сказать ни врач, ни психолог, ни даже мой папа. Откуда она знала, что это согреет меня, спасет. Откуда она знала, что от всех бед, болезней, депрессий, от всех страданий есть только одно средство, - Любовь. Что настоящие мы – Любящие. Что это основа жизни.

    …Тогда, 52 года назад, пришло ко мне спасение...
    Мы сидели на ступеньках чулана… и я был счастлив…
    А ты, Таня?!..

    С этого момента я уже больше никогда не просыпался в мокрой постели.
    Все прошло.

перепечаталa из e.mail.ru

- А ты-то что волнуешься, мам, тебе же уже есть сорок лет, - ответил сын на мое возмущение о внесении поправки к закону, запрещающей продавать табачные изделия женщинам до сорока лет.

Весь мой пыл про дискриминацию, шовинизм, феминизм и прочие глупости моментально угас вместе с пришедшей мыслью: «А ведь и правда… Я - взрослая! Даже государство отпустило меня жить по собственной воле. «Нам на тебя плевать, если ты не детородная», - сказало оно этой поправкой. Неужели?! Неужели я официально признана Никтошкой Невидимой и теперь отныне все долги и обязательства, которые неизменно преследуют женщин этой страны, с меня сняты?!

Родиться женщиной в нашей стране – великая доля. Может, мы наколбасили где-то в прошлых жизнях и, во искупление, вернулись сюда в женском теле, чтобы пройти путь вины, унижения, долгов и обязательств. А может, наоборот, добившись в прошлых жизнях просветления и освободившись от человеческой формы, были переведены в игре на повышенный уровень сложности: «Ну-ка, детка, попробуй вспомнить, что ты - частичка Бога, а не ничтожество!» Мне хочется верить во второе. Но это не суть важно. Важно, что родившись девочкой, мы утратили право быть собой, зато получили огромное количество долгов и обязательств. Мальчикам запрещалось только плакать, девочкам - все остальное. Хотя и право плакать мы тоже теряли с годами. Иногда - по собственной инициативе, когда выплаканы все слезы, иногда - под дружное «Нуууу… Началось… Эти ваши женские манипуляции»… Женские слезы вызывают раздражение в обществе неплачущих мужчин.

Бантики, рюшечки и плюшевые мишки быстро теряли свое очарование под сурово-укоризненным «Тыжедевочка!» в ответ на каждый шаг в сторону от ванильно-послушного образа. И вот, приходишь ты домой со сбитыми коленками, потерянным бантом и руки воняют помойкой, в которой ты копалась в поисках сокровищ. Довольная вся такая от открытий и добычи. А тебе с порога и говорят: «Ну, посмотри на себя! Тыжедевочка!» И ты понимаешь: «Упс… Я опять в чем-то виновата». Но я умная и быстро схватывала правила этого мира. Мимикрия стала моей второй натурой. И я благодарна ей - она помогла мне выжить и не воевать против правил. Какой вы хотите меня видеть? Хорошо, я такой стану. Я сыграю и в эту игру, и в другое бесконечное количество игр под общим названием «Тыжедевочка», чтобы понять, что это просто игра. Хуже пришлось маленьким бунтаркам, которые не хотели умещаться в установленные границы и вошли в пикѐ вечного бунта против правил. Многие из них, даже став взрослыми, постоянно пытаются доказать всем и в первую очередь себе, что «женщина - тоже человек». Доказывают рьяно, с усердием и азартом, так как сами в это не верят.

Школа. Мальчики могли шалить, хулиганить, кричать, бить стекла, плохо учиться и всячески проявлять свой бунт против границ. Родители просто разводили руками: «Мальчики»... Девочкам это просто так с рук не сходило. Они должны были оправдывать ожидания родителей, ибо «сын - отрезанный ломоть, а дочка останется в семье». То есть, с детства считалось, что сын уйдет из семьи и никому ничего не должен – это норма. А вот опорой обеспеченной старости является дочь. Это - ее дочерний долг. Ничего себе ответственность на хрупкие девичьи плечи – тащить на себе престарелых родителей, став «отрадой на склоне лет»: содержать, утку выносить, детей им рожать для развлечения. Не удивительно, что распространена ситуация, когда женщина так и не ушла «за мужа», даже будучи номинально замужем. Как же она бросит «семью»?! На нее же были все надежды. Она теперь пожизненно должна. И тащит она и родителей, и брата с семьей, если тот, отделившись, не смог свою жизнь устроить, и собственных детей. А муж? А мужа или нет или это - лишь «функция», которая помогает ей «отдавать долг семье». Те же маленькие бунтарки, кричащие своей матери: «Да пошла ты! Я не хочу жить по твоим правилам!», отстаивают право не отдавать этот долг, который на самом деле уже давно приняли на веру.

Детородный возраст. Женщина должна выйти замуж и родить детей. Это - программа, которая звучит негласно со всех сторон. «Как у тебя с личной жизнью?» - самый частый вопрос, который задают женщине, когда у нее на пальце нет блестящего показателя состоятельности. Какое уж тут право быть собой, когда уже прозвучал выстрел на старт и ты, сама того не желая, включилась в самочьи соревнования по поиску отца твоим детям и кормильца родителям. Ты можешь быть тысячу раз успешна, твои глаза могут гореть от азарта, жизнь может бить ключом, но все это - ничто, когда, смущаясь и краснея или злясь и доказывая, ты произносишь: «Не хочу я замуж! Хочу пожить для себя». Как, «для себя»? Для кого это - «для себя»? Таланты? Жизнь? Ты что, сдурела? Долг обществу надо вернуть! Родилась женщиной – будь добра выполнять программу.

Неженатый мужчина – это приз. Он может быть любым и его рейтинг не страдает. Незамужняя женщина – предмет жалости и унижения. И не важно, сколько тебе лет, сколько опыта у тебя за плечами, сколько талантов у тебя внутри, твои шансы на жизнь оцениваются исключительно по кольцу на пальце и фото детей в кошельке. Выйти из этой программы практически нереально. Воевать бесполезно. Можно только осознавать. «Это система, детка!» Мало кто из женщин замечает, что в их мозгу встроен навигатор, выбирающий путь, где легче всего реализовать эти цели. И мало кто осознает, как их чувство собственной ничтожности, как и вины за эту ничтожность, растет прямо пропорционально нереализованным шансам выйти замуж и родить ребенка. И тогда милые, добрые, нежные женщины начинают обесценивать этот жестокий к ним мир: «Да за кого замуж-то выходить? Все они козлы!», - подкрепляя свою точку зрения страшилками о семейных подругах и пополняя ряды чайлдфри. И делают это они с целью оправдать себя и свое право жить в этом затопляющем чувстве невыполненного долга перед семьей и обществом.

Но вот, ты выиграла в самочьих соревнованиях, и тебе достался приз – кольцо на пальце. И тут начинается самое интересное. Уже привычная игра «Тыжедевочка» переходит на следующий уровень сложности - «Тыжеженщина». А значит, опять кругом должна и виновата. Муж гуляет по-черному? – Женщина виновата - не смогла стать «проституткой в постели». Денег в доме нет? - Женщина виновата - неправильно мужчину вдохновляла, хреновая из неё «королева». Муж задерживается на работе и домой не идет? – Опять ты виновата - не смогла создать мужу уют и комфорт, «хозяйка» из тебя никакая. Заявляешь все прямо и открыто? – «Тыжеженщина», а значит, нельзя так прямолинейно, это обижает хрупкую мужскую натуру. Надо намеком, издалека, по-женски. Хорошо. Намекаешь и хитришь, заходишь издалека с ритуальными танцами, стучишь в бубен и трясешь декольте. - «Твои увертки не уместны, если чего-то хочешь – говори прямо». Знаете, почему по сравнению с мужчинами так мало женщин играют в компьютерные игры? Да у нас в реале такой повышенный уровень сложности, нужно так много всего просчитать, совместить, раскорячиться и при этом не погибнуть, что все компьютерные гении с их «игрушками» нервно курят (в специально отведенных местах).

«Мы просты! – звучит мужской хор со всех сторон, - нам нужно всего три вещи: чтобы нас хвалили, кормили и занимались с нами сексом. Упрощайтесь!» Кому нужна твоя сложность? Твой внутренний мир, эмоции, чувственность, страсти, сила. И это тело со множеством эрогенных зон, большую часть которых, за ненадобностью, не знаешь сама, не говоря уже о мужчине. Куда девать всю эту халабуду? И женщины отказываются от себя, упрощаются по максимуму, смиряются с тем, что это они - слишком замороченные для этого мира, и учатся с этим жить. А если какая-то и упрет руки в боки: «Да, мы сложные! Да, нам нужно больше! Усложняйтесь!», на нее смотрят, как на камикадзе, и стараются держаться подальше, покрутив пальцем у виска.

Конечно, в этой маленькой зарисовке много иронии и преувеличений. Но тенденцию в целом я описала. Кто виноват? Это мы выяснили – виновата женщина. Что делать? А на этот вечный вопрос ответ каждая из нас будет искать сама. Ну, а что до меня, то я - в том замечательном возрасте, когда «кому должна, того простила». И уже даже могу сама, без разрешения, покупать себе сигареты.

Мое мнение - несколько сумбурно, но суть отражает.

В аквариуме плавали рыбы - выбирай не хочу, и он приготовился выловить вон ту, с толстым лбом, как у биологички Ирины Тихоновны, которую в седьмом классе боялся больше других учителей. Она была завуч. В увесистом слове «завуч» ему слышался стук круглой синей печати, штампующей по клетчатым тетрадным листам: Завуч! Завуч! Завуч! Скрытый текст Очень похожа. И лоб такой же, и эти медленные, степенные движения, и надменный взгляд сквозь круглые очки, которых на самом деле нет, но легко вообразить, будто есть. «Запечь! - решил он. - Нет, пусть на гриле. Нет, запечь». И ухмыльнулся. Девочку, стоявшую рядом, он поначалу вообще не заметил. Какие девочки, когда тут столько рыбы! Он давно не ел свежих морепродуктов. И в ресторан не ходил давно, особенно в такой: приличный, с огромным аквариумом, с деловитыми поварами и веселыми официантами, где ты словно предоставлен самому себе, но лишь до тех пор, пока тебе не надоест эта иллюзия. Он черпнул сачком. Рыба встревоженно забилась. Но прежде, чем он успел поднять ее на поверхность, звонкий голос рядом сказал: - Это Ермолай. - Что? Девчонка высунулась из-за аквариума. Лет семи, может, восьми, он не разбирался в детях. - Ермолай, - уверенно повторила она. - Его так зовут. Ермолай Степанович. Он посмотрел на рыбу, набухшую серебристым боком через сачок, на девочку, и снова на рыбу. Ермолай Степанович, ну просто блеск. Пришлось вернуть сачок в зеленоватую воду. Рыба по имени Ермолай облегченно заскользила прочь. Он поискал-поискал, стараясь не обращать внимания на ребенка, и выбрал себе другую рыбину. Эта была чуть меньше и не так нравилась ему, но что поделать: запечь на гриле кого-то, наделенного именем, он никак не мог. - А это Матильда, - сказали под рукой. Он чуть сачок не выронил от неожиданности. - Матильда Арчибальдовна. Самое смешное, что имя действительно подходило. В тот самый момент, когда девчонка сказала «Матильда», он понял, что так ее и должны звать, эту серо-голубую красавицу с ленивым взглядом и веерообразным хвостом. - Матильда, значит, - закипая, сказал он. - Арчибальдовна, - подтвердила девочка. Он поймал взгляд официанта и принужденно улыбнулся. Все в порядке, он просто общается с милым ребенком. - А твои мама с папой еще не соскучились по тебе? - Не думаю. - Она совершенно по-взрослому качнула головой. Сожрать эту Матильду - и всех делов! Но в том-то и дело, что он не мог. Рыба, которой давали имя, переставала быть одной из десятков, предназначенных на съедение, и обретала индивидуальность. Черт возьми, это было то же самое, что попросить зажарить котенка! - Ты давно дружишь с этими рыбами? - тоскливо спросил он. - Очень! Много лет! Я их знала еще вооот такими! - она показала ладонью от пола. Выдумщица несчастная. Он почему-то совершенно утратил аппетит и в то же время еще сильнее захотел есть. Желудок недовольно буркнул, словно поторапливая: мол, чего ты копаешься? - Извини, - решительно сказал он, погружая сачок в аквариум, - я хочу пообедать, поэтому придется мне кого-нибудь... Первая попавшаяся рыбина словно сама скользнула в сетку. Уже почти вытащив ее, он искоса глянул на девочку и поразился: личико трагичное, губа закушена. - Это же Гоша, - с болью в голосе прошептала она. «Аааа!» Он заорал мысленно и мысленно же пристукнул девочку сачком. Но спорить было бессмысленно: из воды, разевая мокрую пасть, на него смотрел именно Гоша. - Игорь Валерьевич? - мрачно уточнил он. Девочка всхлипнула и кивнула. Да она над ним издевается! - Ты здесь всех рыб прокомпостировала, верно? - он с трудом сдерживался. - Ты понимаешь, что через десять минут придет новый клиент и съест всех твоих матильд, ермолаев и гош? Вместо ответа она улыбнулась. Только что собиралась реветь - и вдруг ухмыляется! - А я, значит, не смогу выловить ни одной? - осознал он. Она с готовностью кивнула. Он представил, как вытаскивает одного обитателя аквариума за другим, а девчонка все твердит их имена, как заклятие для спасения, и так оно и выходит на самом деле. У него рука не поднимется отдать официанту очередного Аристарха Петровича или Дарью Михайловну. Ах вот как! ... - Тогда я съем тебя, - сказал он, рассвирепев, и в эту секунду действительно верил, что съест. Девочка несколько секунд смотрела ему в глаза, не отрываясь. Его угроза подействовала, да еще как подействовала! Должно быть, его абсурдная убежденность передалась и ей, потому что она отступила на шаг. Сейчас убежит с визгом, обреченно подумал он, позовет мать, пожалуется, будет плакать... Ну и пусть! Зато он сможет выловить себе рыбу. Девочка открыла рот, но вместо визга, которого он ждал, очень твердо проговорила: - А меня зовут Вика. И прежде чем он успел сказать хоть слово, добавила: - Виктория Андреевна.